«Тюремные люди»

Новая книга Михаила Ходорковского «Тюремные люди» выходит в мае в издательстве «Альпина Паблишер» и обещает стать сенсацией. Первая публикация — сегодня в «Новой газете»

 

 

 

После стольких лет в тюрьме я далек от идеализации тех, с кем довелось встречаться. Однако у многих сидельцев есть принципы. Правильные с точки зрения общества или нет? По-разному. Но это именно принципы, за которые люди готовы страдать. И по-настоящему.
Я пишу эти заметки, поскольку хочу передать небезразличным людям то, что ощутил сам, попав в тюрьму.

Охраняющие

По прошествии времени, из обычной жертвы превратившись в заинтересованного наблюдателя, я обнаружил, что тюремный контингент для многих остается terra incognita. А ведь здесь — каждый сотый житель нашей страны, через тюрьму проходит каждый десятый (если уже не каждый седьмой) мужчина.
Причем тюрьма одинаково кошмарно влияет на большинство и «сидельцев», и «охраняющих». И еще неизвестно, на кого больше.

Обществу что-то надо делать с этой бедой. А для начала о ней надо знать.
Сегодняшний мой рассказ — об «охраняющих».
Свободнее прочих в тюрьме ощущают себя сотрудники оперативного отдела. В просторечии — опера. Их официальная задача — предотвращать задуманные преступления и раскрывать уже совершенные. Поэтому они мало ограничены тюремными правилами. Зуботычины и многочасовые разговоры, мобильные телефоны и наркотики — вот далеко не полный список их обычного арсенала.

Опера, как правило, — люди, умеющие и любящие общаться. И говорить, и слушать. Впрочем, бывают исключения.

Двадцатисемилетний начальник оперативного отдела по фамилии Пельше, чье труднопроизносимое имя-отчество по общему согласию давно упростили до Сергея Сергеевича, разговаривать не любит. Упершись в лицо собеседника характерными прозрачно-льдистыми глазами, он отчаянно «буксует» в плену похмыкиваний и междометий. Пока трезв.
Собственно, трезвым он бывает редко. Горящие, как стоп-сигналы, слегка оттопыренные уши и легкий запах гарантируют хорошее настроение и гладкую речь их обладателя. Одновременно предупреждая неосторожных: «Не болтай». Профессиональная оперская память алкоголем не выключается.

Впрочем, уж совсем неразговорчивым собеседникам Сергей Сергеевич вполне может помочь своими, далеко не легкими кулаками. Бьет он профессионально: следов минимум, а человек неделю охает и писает кровью. Большим грехом здесь такой «разговор» не считают. Общее мнение: не зверь, «вольные опера» работают гораздо жестче.
Помимо кулаков Сергей Сергеевич может и чаем с конфетами угостить, и сигарет дать, и даже позвонить по своему мобильнику позволит. Телефончик, конечно, потом перепишет себе в память.

Приезжающие комиссии Сергей Сергеевич воспринимает как неизбежное зло. В чем не отличается от всех прочих обитателей колонии. Деньги, чтобы кормить эти многочисленные комиссии, Сергей Сергеевич, как правило, собирает с сотрудников. Но если дело близится к получке, то может послать за «поддержкой» к «сидельцам».
Арестанты к проблеме относятся с пониманием и скидываются. Впрочем, иногда вместо этого просят «продать» обратно что-либо из ранее отнятого — обычно телефон или какой-нибудь другой «запрет». Иногда «высокие договаривающиеся стороны» приходят к консенсусу, тогда происходит сделка.

Суду и комиссиям Сергей Сергеевич врет не задумываясь.
— Сергей Сергеевич, кто написал это объяснение на двух листах? — спрашивает судья.
— Осужденный Бадаев, собственноручно, — четко отвечает Пельше. — Там написано.
— Но Бадаев неграмотный, у него это в личном деле отмечено. Два класса образования!
Молчит Сергей Сергеевич, горят стоп-сигналы… Кто-то может подумать, что ему стыдно. Но мы-то знаем причину. И думает Сергей Сергеевич в это время о своем. Суд ему — «до лампочки». Не «до лампочки» осужденному Бадаеву, но сам Бадаев тоже всем — «до лампочки».

В тяжелые годы реформ представители преступного мира (так называемые смотрящие) кормили тюрьму, предотвращали ненужные конфликты между арестантами, а кроме того, внедряли криминальную идеологию. Теперь тем же занимаются Сергей Сергеевич и его коллеги, фактически готовя будущую «пехоту» преступного мира.
«Ты — не человек, и вокруг тебя — не люди!» «Слушать надо только начальство и не думать, исполняя команду!» «Меньше думаешь — лучше живешь!»

Такие «максимы» вбиваются в головы 18—25-летних арестантов. В результате доля возвращающихся назад, в тюрьму, чудовищна. Те, кто остается в нормальной жизни, делают это не благодаря, а вопреки.

Собственно, поэтому никто особо не удивляется, когда поддавший чуть больше обычного Сергей Сергеевич на общем построении орет во всю глотку: «Кто здесь смотрящий?! Я здесь смотрящий!!!»

Действительно, он.

— Сергей Сергеевич, — говорю я, — ведь если вас и ваших коллег поменять местами с нынешними заключенными, разницы никто особо не заметит?

— Не заметит, — соглашается Сергей Сергеевич и, похоже, нимало не огорчен этим обстоятельством. Он такой же, как все.

Иногда происходящее в тюрьме кажется моделью нашей обычной жизни «за забором», доведенной до гротеска. У нас сегодня и на свободе часто трудно отличить рэкетира от сотрудника официальной структуры. Да и есть ли оно, это отличие, для обычного человека?
А мы, те, кто боится отстаивать свои права, кто адаптируется, прикрываясь личиной покорности? Не становится ли наша защитная личина лицом? Не превращаемся ли мы постепенно в рабов, безмолвных и безответных, но готовых на любую гнусность по команде «сверху»?

Когда я уезжал из колонии, Сергей Сергеевич сам нес мои вещи до машины.
— Не возвращайтесь, пожалуйста, в нашу колонию, — попросил он. — Без вас спокойнее.
Через 4 года колония сгорела дотла. Ее сожгли те самые безмолвные зэки.

Наркоман

Он весь был какой-то унылый. Высокий, под два метра ростом, тощий, сутуловатый, с сильно переломанным носом, небольшими глазами и сразу обращающими на себя внимание здоровущими, распухшими кистями длинных рук, Олег постоянно стоял на втором этаже барака.

Собственно, так его все и называли — «второй».
— «Второй», где Абдулаев? Его ищут!
— «Второй», инспектор идет. Объяви!
— «Второй», позови завхоза…

И так — целый день. Помощник дневального, живая рация…
Впрочем, раньше все было несколько иначе. На этом месте стоял профессиональный стукач, не гнушавшийся подложить в тумбочку чем-то неугодного человека «запрет» (т.е. вещь, запрещенную к хранению в лагере, типа заточки), а затем — подсказать инспектору, что надо «внимательно поискать».

Он ощущал себя кем-то вроде «начальника этажа», покрикивая и пиная безответных зэков. Ума заметить тонкую грань не хватило. Жесткая, короткая драка, ШИЗО, перевод в другой отряд.
И вот… Олег. Тихий, исполнительный, но категорически отказывающийся кем-то помыкать или кому-то что-то доносить. В один из дней вместе убираем снег. Разговорились.
Ему — тридцать. Наркоман «со стажем». СПИД уже несколько лет, но пока иммунитет еще держится, хотя на ногах постоянно выступают мокнущие язвы. До тюрьмы работал рубщиком мяса. Работа нравилась, зарабатывал прилично. Мог позволить себе покупать наркотики.
Доза выросла. Пришлось перейти на худшее качество. Когда «взяли» — из-за количества сразу вменили «хранение». Сильно били. Продавца не сдал. Срок.

У гражданской жены — тоже СПИД. Она сирота. У него — одна мама. Зара-батывала неплохо. Хватало. Сейчас мама приболела. С деньгами стало плоховато. Живут вместе с его женой. Жена весит 45 кг при росте 170 см. Страшно боится, что не дождется.
На вопрос, почему не принимает лекарства, — Олег усмехается беззубым ртом.
— Лекарства, если начинаешь, то надо принимать постоянно. Иначе только хуже будет. А бесплатные — полгода есть, полгода — нет. Купить мои себе позволить не могут, очень дорого. Вот выйду…
И совсем тихо:
— Если она доживет…
— Как же так, Олег, зачем ты себе жизнь спалил? Почему не бросил наркоту?
— Бросал, и не раз, а потом приходили приятели, и все начиналось снова… Сил уже нет. Выйду — надо уезжать. А куда? Как? Мама, жена…
Вздыхая, продолжает кидать снег, который идет беспрерывной пеленой. Долговязая, печальная фигура на фоне белой круговерти…

Публикуется впервые

Источник:  www.novayagazeta.ru